Иссякает поколение фронтовиков, окопников и трудяг тыла. Остается последняя сцепка с той годиной – дети войны. Говорят, кто много видел, тот много знает. Вот и наш земляк Виктор ЖОЛДИН с которым  мы встретились, чтобы пообщаться о главном - жизни и человеческой судьбе, немало повидал на своем веку. Детство пришлось на военные голодные годы, пережил послевоенное трудное время. На примере своей жизни, не претендуя на широкие обобщения, он пытается восстановить в памяти атмосферу тех лет.

… Своего отца я никогда не видел. Он был призван на действительную службу, которую проходил в Киеве. 1 июня 1941 года от него пришло письмо, что, мол, все – служба закончилась, к концу месяца ждите домой. Сейчас, дескать, формируется воинский эшелон до Новосибирска – с ним и встречайте. Ну а что случилось 22 июня того страшного года, сегодня известно всем. Эшелоны с солдатами пошли уже не из Киева в Новосибирск, а наоборот. Потом из части пришла похоронка с извещением о героической смерти отца.


Дети не виноваты 

Когда началась Великая Отечественная, я помню смутно. В то время мы жили в Родинском районе. Мать, сестра и я. Наша деревня Кочки была большая, до райцентра далеко – 60 километров. 

Всех мужиков подчистую на фронт взяли, только председатель колхоза остался. Слух был, что он откупился. Дал взятку военкому и врачам, ну те и выписали ему справку, что он вроде как ненормальный, дурачок. Но этот человек один таким хитрым в деревне оказался.  Многие девушки-комсомолки добровольно ушли на фронт. Еще знаю, один дед – наш сосед, хоть по годам ему было за пятьдесят, но написал заявление и тоже поехал на войну добровольцем.

Жили мы в землянке, которую топили полынью и соломой, не хватало даже кизяков. О дровах и говорить нечего. Какие были околки – все вырубили, даже от пеньков никаких следов не осталось. Но это еще что! На кладбище все деревянные кресты сожгли. Жить- то надо. А потом кто-то надоумился и стали в крестах высверливать отверстия и закладывать туда патроны с порохом. Много тогда печек разнесло в деревне от взрывов тайных зарядов.

У нас печка была большая, чтоб хлеб стряпать. Вот мать рано утром подтопит ее соломкой, да потом нас в печку запрячет, чтоб не замерзли. Помню, привезли немцев с Поволжья, мы пустили к себе одну семью. Не все так поступали, некоторые отказывали в приюте переселенцам. А моя мама говорила: «Дети не виноваты. У меня муж погиб, пусть люди живут». Так что кроме меня и сестры в печке спасались от холода еще трое немецких детей. 

Кадры колхоза состояли из  женщин, стариков, подростков. Женщины вязали снопы, а мальчишкам поручалось возить их на молотилку. Никто не говорил, что они еще дети и им нужно сидеть за партами. Все перечеркнула война. В нашем глубоком сибирском тылу, само собой, не рвались бомбы, не лилась рекой кровь. Люди, проявляя великое терпение, делали все возможное, чтобы помочь фронту, не жалея сил, не требуя поблажек…

Голодные годы 

 Сначала голод как-то не ощущался, жили на картошке, свекла была. Мать работала, правда, зарплату не давали, писали трудодни-палочки, денег никто не видел. Спасибо огород был – картошка выручала, а еще жмых от семечек в колхозе давали. Поешь его, живот дует, и на двор не сходишь. Огород был хороший, соток двадцать. Но с каждым месяцем положение с питанием ухудшалось, дожились до того, что стали есть павших животных. Под покровом ночи топорами корову или лошадь порубят и по домам растащат прямо со скотомогильника. Мама тоже туда ходила. Бывало, мясо варит, и белая пена идет с чугунка. Я кричу: «Когда ты сваришь? Я есть хочу!». Как сейчас помню перед глазами эту пену. А все равно ели…

Неподалеку от нашей землянки один мужик охотой занимался, его на фронт не взяли по возрасту. Он часто чуть ли не возами зайцев добывал. Я его прошу, дай хоть головку, мамка суп сварит. В ответ – молчание. Мы знали – все мясо этот человек начальству в район отвозил, торговал на базаре.  

Короче говоря, в 1943 году ребятишки стали умирать от голода. Но тут на наше счастье, с фронта вернулся раненый солдат, без ноги (к сожалению, запамятовал фамилию), его поставили председателем колхоза. Он созвал собрание и говорит: «Пускай лучше старики умрут, а детей я спасу». И тут же нам, ребятишкам, вырешили ежедневный паек: по пол-литра молока и 200 граммов хлеба. Я до сих пор помню необыкновенный вкус того молока, которое спасло наши жизни.

Цена наград 

Во время войны у нас в деревне была баня, ее сделали сами женщины. В бане стояли большие кадушки, в которых кипятили воду (грели железо и потом опускали его в воду) и каждую субботу в них мыли по очереди всех ребятишек. Мыла не хватало, делали его с полыни и еще какой-то состав варили.  

В деревне работал магазин, там продавали керосин, соль, спички, редко – мыло. Электричества и радио в деревне не было, медпункта тоже, т.е. вообще не было никого из медицинского персонала. Однако никто не болел. Я вообще никогда не слышал, чтобы 
кто-нибудь жаловался, что у него что-то болит.

Хотя, нет. Был какой-то большой праздник. Я спросил у фронтовика-инвалида Федора Гамаюнова: «Почему ты не наделал ордена и медали? Он говорит: «Я тебе правду скажу, ты уже большенький, чтоб знал. От нашего батальона под Ленинградом осталось только пять человек и все раненые. Ну, на пулемет посылают, кто там живой останется. А перед тем объявили, кто амбразуру своим телом закроет, посмертно получит звание Героя Советского Союза. Послушай, умирать никто не хотел, даже геройской смертью, но на войне до человека никому дела нет. Выполняй приказ без лишних разговоров, а не то под расстрел пойдешь!.. У меня день и ночь раны фронтовые болят, какие тут, сынок, награды, я уже ничему не рад». 

После этого я больше никогда не задавал фронтовикам подобных вопросов. 

Долгожданный день 

В 1945 году помаленьку стали возвращаться наши мужики-односельчане с фронта. А мы, пацаны, их встречали. У нас степь ровная-ровная была, на 10 километров видно человека. Смотрим, солдат идет, и бежим навстречу. Как фамилия? Иванов скажет, например. Сколько немцев убил? Ответит 20 или 30, кто сколь соврет. Мы бежим обратно в деревню. Прибегаем по адресу и говорим: «Ваш отец идет домой». Это же какая радость для семьи! Начинаются хлопоты, а мы, гонцы, сидим и тоже ждем солдата. Опытные уже, знаем, он нам даст по маленькому кусочку сахара. Больше у наших фронтовиков ничего и не было. Вещмешок обычно пустой, чемоданов набитых добром я у них никогда не видел. Гимнастерка беленькая, старенькая, парадную форму тогда не давали. 

Как бы тяжело не было, война закончилась, настал долгожданный День Победы! 9 мая 1945 года помню хорошо. Народу на сельской площади в тот день собралось много, все плачут. Солдат-фронтовиков еще пока не было. Выступала женщина, председатель сельского совета, поздравила людей с победой. А после обеда хоронили председателя колхоза, того, который спас нам, пацанам, жизнь. Я пошел на могилки вместе со всем селом и тоже плакал за него. В виде исключения ему сделали гроб. А так всех хоронили без гробов. Где в степи взять доски?

Если с запада приходили израненные солдаты, то с востока в основном приезжали вполне здоровые мужики и парни. Однажды вернулось несколько человек, воевавших с японцами. Все обрадовались, колхозу помощь будет! Но демобилизованные идти работать в хозяйство не спешили. За время службы они посмотрели, как живут люди и решили, что в деревне делать нечего, надо менять место жительства. Договорившись между собой, послали двух человек в Казахстан на разведку. Вскоре из нашего села туда уехало сразу 12 семей. Они потом писали письма в деревню, что устроились хорошо, им нарезали землю под дом, сад, огород, приняли на работу, советовали тоже уезжать. Ну моя мать куда поедет!..

Первый учитель 

Началась мирная жизнь. Мы переехали с поселок Яковлевский. Я пошел в школу, летом с матерью пас коров колхозных и частных. Первым моим учителем стал Николай Иванович  Панфилов, я его не забуду всю жизнь, он у меня в глазах все время стоит. Учителей на фронт не брали, но он ушел добровольцем.  В военкомате свое решение объяснил так: «Я историк. Мне обязательно нужно участвовать в войне. Иначе, что потом буду объяснять своим ученикам?».  И его направили на передовую.  Правда, война еще не закончилась, а всех учителей демобилизовали. Сталин дал такой приказ – учителей вернуть домой, мы без вас добьем врага. А вы езжайте, учите ребятишек…

Николай Иванович учил меня четыре года, до 8 класса. Никогда не крикнет, а чтоб ударить или за ухо потрепать  – упаси Боже, он сильно любил детей, и они ему платили тем же. Кстати, у него интересная автобиография. Он после окончания института вместе с женой приехал домой. Его сразу поставили директором школы в Солоновке. Как-то поехал в район на собрание по работе, а в это время школа по какой-то причине сгорела. Николаю Ивановичу – семь лет тюрьмы, без всякого снисхождения. Жена у него учительницей была, таких женщин сегодня трудно встретить. В общей сложности 10 лет вместе с тюрьмой и фронтом она его ждала! Что интересно, после войны у них было шесть детей и все рыжие-рыжие. Всем им родители дали высшее образование.

Про фронт Николай Иванович как-то мало рассказывал, тогда фронтовики сильно не хвалились. Зато научил нас играть в шахматы. Мы сами нарезали фигуры, а он показал, как они ходят, как надо играть. Потом почти все ребята с удовольствием сражались на черно-белых полях, открывая для себя премудрости древней игры. 

Для кого и для чего я это все рассказываю? Для тех мальчишек, которые нынче растут. Чтобы знали, как мы жили.

...В 9 классе я решил бросить школу. По путевке райкома комсомола ушел в колхоз, на Алтае начиналась целина. Но это уже совсем другая история…